Окончание.      Ранее: часть первая, часть вторая

Душным вечером 26 июля 2004 года я стоял перед дверью дома на улице Перлебергер в районе Тиргартен в Берлине. Рядом с дверью - звонки, над каждым фамилия жильца. Над звонком в квартиру, которую занимает Арнфрид Пагель, табличка с фамилией Крамане. Таня родом из Риги, они вместе вот уже пять лет.

Парадная. Деревянная лестница, квартира на втором этаже. Ошибается думающий, что годы проходят только для него самого, они проходят и для других, и я не стал спрашивать у бывшего бетонного короля, считает ли он по-прежнему, что бессмертен. Ему семьдесят два и он не выглядит моложе своих лет.

Только пристально вглядываясь, можно признать его на портрете тридцатилетней давности, висящим при входе в гостиную между портретами родителей. Аккуратно зачесанные назад, поредевшие седые волосы, очки с толстыми стеклами.

Он слегка хромает – следствие автомобильной катастрофы, в которую Пагель попал несколько дней назад в Лондоне, откуда собирался лететь в Соединенные Штаты. Он отделался ушибами, но полет в Америку пришлось отменить, и Пагель был вынужден вернуться в Берлин.

Он сокрушенно говорит о 750 евро, заплаченных за пропавший билет. За неделю до несостоявшейся поездки Пагель позвонил Альбурту и просил подыскать какую-нибудь гостиницу в Нью-Йорке на несколько дней. Когда американский гроссмейстер предложил ему пару отелей на выбор по цене 250 долларов за ночь, Дядюшка спросил, не знает ли он какой-нибудь другой, долларов на 100, 150...

* * *

Мы разговаривали два дня кряду вечером 26 и 27 июля 2004 года у него дома в Берлине.

Когда после ужина я включил магнитофон, Пагель признался, что хоть и не помнит, когда в последний раз говорил на голландском, предпочитает общаться на этом языке.

Слушая его и прокручивая потом магнитофонную запись, ловил себя на мысли, что весь рассказ Арнфрида Пагеля – это его видение событий и его интерпретация их.

Если я пытался указать на факты, известные мне из личного опыта или из печати, и не соответствующие его рассказу, он только улыбался: «Так думают журналисты», - или – «это ваши сведения, на самом деле все было иначе».

Несмотря на немецкий акцент и время от времени встречающиеся германизмы, язык у него сохранился, и хотя мы соскальзывали порой на английский, он всегда возвращался к голландскому.

«Фамилия Пагель – старинная, она встречается еще в описании знаменитого наводнения 1152 года. Пагели родом из Эгмонта, но один из них поселился в Кольберге, женился на богатой и стал собственником четырех домов. В Кольберге я и родился 1 января 1932 года. Кольберг расположен в Померании, она была тогда частью Германии, а в настоящее время принадлежит Польше; по-польски этот городок называется Колобжег.

Очень хорошо помню Рождество 1937 года, бой церковных часов, страшный мороз. Я получил множество подарков, среди которых были и кубики, из которых можно было строить различные сооружения, скрепляя их раствором.

Через несколько дней мне исполнилось шесть лет и мне подарили комплект шахмат. Эти два подарка во многом определили мое будущее. Я много играл в шахматы с отцом и в своих мечтах был известным гроссмейстером. Но постепенно страсть к игре остыла, год спустя началась война, и было уже не до шахмат.

Войну я помню очень хорошо, помню, как русские вошли в Кольберг – это был март 1945 года. Хотя рвались снаряды, и смерть была  рядом, я просто не понимал насколько это опасно. Чувства страха у меня не было ни тогда, ни на протяжении дальнейшей жизни.

И в детских играх, и во время учебы мне хотелось выделяться; я всегда, всю жизнь был перфекционистом и стремился быть в первых рядах. В жизни, как и в шахматах, я признаю только одно: успех.

У меня обнаружился талант к бегу; тогда на пляже дети вырывали ямки, и я несся вдоль этих ямок, опережая всех. Я был очень хорошим спортсменом и был отобран даже в национальную команду Германии по легкой атлетике. Это было в 1956 году, но в конце концов я не поехал на Олимпиаду в Мельбурн; уже тогда я не особенно придерживался спортивного режима: девушки, сигареты...

Я купил дом в Голландии еще в 72-м году, но поселился в Бергене только в конце семидесятых. В Бергене ведь все знают друг друга, место это имеет особую репутацию в Голландии: миллионеров здесь пруд пруди.

Я был тогда еще относительно молодой человек и был не прочь войти в местное общество. В одном из баров я познакомился с дамой и пообещал, что если она придет ко мне в гости, то сможет принять ванну, наполненную настоящим французским шампанским.

Зная, что местный виноторговец ужасный болтун, я позвонил ему и спросил, сколько бутылок шампанского требуется, чтобы заполнить ванну до краев, так как ожидаю визит дамы. Торговец совершенно опешил, но отвечал, что по его мнению бутылок сто пятьдесят будет достаточно. Так как у него в наличии имелось только пять бутылок французского шампанского, он предложил остаток заменить шипучим вином.

Я заметил, что эта идея не представляется мне правильной, так как шипучее вино плохо действует на женскую кожу, к тому же я обещал даме ванну из настоящего шампанского, а я человек слова. Не прошло и часа, как весь Берген знал об этом разговоре; нашлись и другие любопытные дамы, которые тоже не прочь были узнать, такое ли уж замечательное действие на кожу оказывает французское шампанское, ха-ха-ха...

Ах, уж эти дамы! В молодые годы я был однажды с другом в Кении и мне там не очень понравилось. Завязать знакомство с дамами в Найроби было совершенно невозможно, а с проститутками нам не хотелось иметь дело. Кто-то посоветовал отправиться на рынок и просто купить там женщину. Что мы и сделали. За 400 марок. Это была замечательная покупка, мы с другом занимались с ней не только сексом, и женщина была нам очень благодарна. Уезжая из Найроби, мы продали ее за 200 марок, ха-ха-ха...

Когда я жил в Бергене, я любил выходить по вечерам, - что и говорить, я ведь был ловеласом. Ведь все в этой жизни основано на сексе, и если не будет хорошего секса, то не будет успеха, и вообще ничего не будет. Раньше, для того чтобы выжить, надо было иметь много детей.

Кто мало трахался, был обречен на смерть, потому что когда человек становился старым, некому было позаботиться о нем. Поэтому я решительно против гомосексуализма: тот, кто не хочет размножаться, обречен на вымирание. Сегодня у людей больше денег, и обладающий сексуальной силой, но не имеющий детей, должен выражать свою потенцию в чем-нибудь другом.

Нет, я не религиозный человек, ведь все, что сказано или написано о потусторонней жизни, не подтверждено фактами, потому что оттуда никто еще не возвратился. В жизни, конечно, нет смысла, и каждый должен решить для себя - для чего он живет. Люди хотят жить вечно и не хотят умирать. От природы им дано размножаться и умирать. Так нет, они хотят еще чего-то... Смешные люди.

Я постоянно занимаюсь изобретениями. Так и сейчас я запатентовал идею на одну деталь, поверьте, это будет настоящая революция в производстве машин.

На следующей неделе я собираюсь учредить политическую партию, которая будет называться «Научная партия». Она не будет иметь никакого отношения к политике, хотя, конечно же...

Это будет переворот в политической жизни Германии, совершенно новое течение. Кроме того, я придумал план – я ведь в свое время очень много занимался экономикой - как в один день покончить с безработицей. Как? Да очень просто: нужно взять всю землю, принадлежащую государству, и отдать в аренду населению. После чего вопрос решится сам собой. Я вам потом расскажу подробности, если вам будет интересно...

Я еще здоров и не знаю, что такое усталость. Наверное, это в генах - все в нашей семье обладали отменным здоровьем. У меня столько энергии, что я просто не знаю, как распорядиться этой энергией. Я работаю  каждый день, с раннего утра принимаю заказы, веду переговоры с клиентами.

В моей фирме постоянно работают два человека. Две недели назад мы решили уйти в отпуск, но неожиданно стали поступать заказы, и мы вынуждены были работать целыми днями. Не зря говорят: кто не знает имени Пагеля, тому нечего делать в строительном бизнесе.

Как проходит мой день в Берлине? Я поднимаюсь очень рано и часов с семи-восьми начинаю работать. Я звоню клиентам, они звонят мне, я заключаю контракты, принимаю заказы. Примерно в пять я прекращаю работу и немного отдыхаю. Могу и соснуть полчасика. Вечером я ужинаю. Ем почти всегда только раз в день. С детских лет я приучен не завтракать. Маленьким я мог выбирать между завтраком и возможностью поваляться в постели лишние полчасика, и я всегда предпочитал последнее.
Кофе я сейчас пью довольно редко. Раньше любил сигары, но хорошая сигара требует расслабления - часа, а то и полутора, а для этого у меня нет времени

После ужина пишу стихи. Я сочиняю стихи с тех пор, как себя помню. Мне было шесть лет, когда я написал первое любовное стихотворение моей тогдашней подружке. Она показала его своим родителям, те – моим. Мои родители указали мне на пару грамматических ошибок - ну что можно ожидать от мальчишки в шесть лет....

Конечно, мне проще писать по-немецки, но иногда я пишу и по-голландски. Вот два стихотворения на голландском, одно очень романтическое, другое шуточное. Какое бы вы хотели получить? Оба? Отлично. Хотите я подпишу их..?

Я всегда стремлюсь найти в литературе свой собственный стиль. Не хочу сказать, что чтение других писателей так уж этому мешает, но оно не столь уж важно - ведь можно очень много читать, но в конце концов убеждаешься, что прочел далеко не все...

Если у меня есть настроение, я рисую. В каком стиле? Нет, это не абстрактная живопись, скорее это реалистические изображения, хотя и не фотографии с натуры. Конечно, вы можете посмотреть. Взгляните на эту папку...

Мой любимый художник? Для меня этот вопрос равнозначен вопросу - какой цвет волос у женщины самый красивый: для меня все цвета привлекательны.

Для того же, чтобы дать вам представление о моих художественных предпочтениях, скажу, что я люблю Ван Гога, Тулуз-Лотрека и Гогена. Рембрандт, конечно, очень хорош, хотя слишком много работал со световыми эффектами. В этом нет, разумеется, ничего плохого, но и техника его, и все окружение, в котором он работал, говорят мне мало...

Хотя я играл в шахматы ребенком, серьезно начал играть, когда мне было уже под тридцать и по-настоящему сильным игроком так и не стал. Я не уделял большого внимания теории и старался с первых ходов играть сам.

Мне нравились легкие партии - дома, с гостями, разговорами, шутками за стаканчиком вина - я люблю эту атмосферу. И мне всегда было интересно придумывать комбинации и отыскивать лучший ход, постоянно упражняя мозг.

Когда я обосновался в Бергене, я стал посещать местный клуб и, хотя теорией никогда особенно не занимался, играл довольно прилично. Но в команду меня все равно не брали, поэтому я решил организовать свой собственный клуб. Остальное вы, я полагаю, знаете.

Иногда я играю в шахматы против компьютера. Когда ставлю его на высокий уровень, у меня мало шансов, но чем ниже уровень, тем выше мои шансы; если я очень утомлен, заставляю его играть на самом низком уровне и тогда прибиваю его всегда, ха-ха-ха...

В 1981 году я встречался с Фишером. Это было в Пасадене. Альбурт помог мне с установлением контакта, началась переписка с посредниками Фишера, но дело продвигалось с большим трудом. Неожиданно Фишер сам написал мне и предложил контакт напрямую. Основной целью моей поездки было предложение в следующем сезоне выступать за Королевский клуб.

Первоначально Фишер требовал за встречу сто тысяч, причем, по какой-то только ему самому ведомой причине, в золотых Южноафриканской Республики, но потом согласился на трехчасовую беседу за пятьдесят тысяч долларов.

Я видел Фишера только на фотографиях и сначала даже не узнал: он отрастил бороду и сильно постарел. Хотя у нас была договоренность только на одну встречу, мы виделись и на следующий день, потом еще раз. В итоге я провел в Пасадене едва ли неделю. Люди из его секты были удивлены, что он подпустил кого-то столь близко, но произошло это потому, что я воспринимал его абсолютно серьезно, давал выговориться и слушал самым внимательнейшим образом.

Я быстро понял, что нужно полностью разделять его точку зрения, потому что любая попытка противоречить обречена на неудачу и может положить конец отношениям.

Для того чтобы войти в контакт с ним, нужно провести строгую границу между мистером Фишером и Бобби. Нечего и думать, чтобы войти в контакт с мистером Фишером - все попытки здесь кончатся крахом. Поэтому я ориентировался на Бобби.

Он всегда был абсолютно серьезен и, недоверчивый, все принимал на веру. Когда я стал говорить о своих многочисленных изобретениях и упомянул о машине, на которой можно путешествовать в прошлое, он спросил, нет ли машины, на которой можно переноситься в будущее. Я заверил его, что модель такой машины уже мною разработана, остается только решить проблему возвращения обратно.

Он спрашивал, что я думаю по поводу того, что евреи живут так долго... По его мнению, они могут жить восемьсот лет, даже тысячу. Над такого рода высказываниями ни в коем случае не следовало смеяться: такая наглость могла испортить все дело.

Наши прогулки по городу и походы в рестораны были для меня нелегким испытанием. Его же кондиции были превосходны: обладая характерной раскачивающейся походкой, он ходил очень быстро.

Фишер делал все, чтобы остаться незамеченным: то он резко сворачивал на другую улицу, то мы должны были продираться сквозь какие-то заросли: он был убежден, что его все время кто-то преследует.

В ресторанах он всегда выбирал столик в углу, чтобы держать весь зал под наблюдением. Фишер очень много пил, но только воду. Ел он с очевидным удовольствием и тоже чрезвычайно много. Остававшееся на тарелке, он по-американскому обычаю брал с собой, прося сделать для него doggy bag. У меня создалось впечатление, что у него дома было какое-то животное, думаю, собака.

Мы и в шахматы играли. Легкие партии, без часов. Мне даже удалось выиграть одну из десятка; он зевнул в ней, конечно, но так уж было...

После первой встречи, продолжавшейся несколько часов, пришло время расчета. Я открыл дипломат и выложил на стол пять пачек; в каждой было десять тысяч долларов, как мы и договаривались. Бобби посмотрел на деньги, похлопал меня по плечу, засмеялся и сказал: «Ты хороший парень и ты мне нравишься. Двадцати тысяч будет достаточно», - и отодвинул три пачки в сторону.

Считаю ли я его нормальным? Для начала мы должны условиться, что понимать под определением «нормальный». У каждого человека имеются какие-то отклонения, и у Фишера имеются особенные отклонения. Я сказал бы - суперотклонения. Он, конечно, немного сумасшедший, но сумасшедший с интересными, порой оригинальными идеями. У него свой взгляд на историю, на Гитлера.

Гитлер был, конечно, ужасный человек, но чтобы о нем не говорили, в последовательности ему не откажешь. Своих врагов он просто отправлял в газовые камеры. Поймите, я ни в коем случае не оправдываю его, напротив. Но я говорю о подходе к существу вопроса...

Сделать фотографии Фишера оказалось нелегким делом. Я нанял двух частных детективов, чтобы они следовали за нами по пятам и сфотографировали его, но осуществить это не удалось, так как Фишер все время озирался по сторонам. Приятельница, которая была со мной в Пасадене, забралась в контейнер недалеко от гостиницы и, приподняв крышку, сделала несколько снимков. Потом ей удалось сфотографировать нас обоих на улице. Фишер заметил это - ведь он все время был настороже, но ему даже в голову не пришло, что мы из одной компании. Он думал, что это какой-то выследивший его фотограф из местной газеты.

Нет, этих снимков у меня нет, к сожалению, они сгорели, когда случился пожар на моей фабрике. Вы ведь видели эти фотографии, когда я после Пасадены приехал в Лон Пайн. Фотографии находились в том же альбоме, что и письмо Карпова ко мне. Я виделся с Карповым однажды; это было тоже в 1981 году. Зная, что я увижу Фишера, он просил передать ему привет.

Фишера арестовали? В Японии? В первый раз слышу об этом. Ребенок на Филиппинах? Не может быть. Мы с ним ни разу и не говорили о женщинах, его это просто не интересовало...

Слежу ли я за турнирами в последнее время? Нет, не могу сказать этого. Нет, фамилия Илюмжинов мне ничего не говорит. Поймите, шахматный мир был для меня Королевским клубом, и все лежавшее за его пределами мне было малоинтересно.
Если вы думаете, что я вспоминаю о том времени с сожалением, это не так. Бергенский период был только одним периодом в моей жизни, но он не был более важен, чем другие.

Вы говорите о золотых временах Бергена - поймите, все времена в моей жизни были золотыми, и то время в Бергене только один из таких золотых периодов...

Вот сейчас вы правильно поняли меня: я ничего не хотел бы изменить в своей жизни. Ничего. Я не считаю, что делал ошибки, ведь все, за что бы я ни брался, мне в конечном счете приносило успех.

Могу сказать, что в моей жизни были периоды, которые я не хотел бы повторить, но это не значит, что я испытываю какие-либо сожаления. Мое пребывание в тюрьме в Голландии было несправедливо, совершенно несправедливо. Это было дело о налогах, и в Голландии требовали, чтобы я заплатил налоги за то время, когда жил в Германии, хотя уже в 1981 году я получил голландское гражданство. Я прямо сказал об этом на суде, и прокурор попросту ничего не мог на это возразить...

Что произошло в Англии? Со мной в контакт вошел человек, который хотел открыть представительство в Англии. Когда пришел первый транспорт с грузом, все было в порядке. Потом я поехал в Англию встречать второй транспорт и выяснилось, что мой груз подменен в Голландии: там оказались наркотики. Я ничего этого не знал, я просто попал в ловушку. Меня арестовали...

Был громкий процесс, мне дали четырнадцать лет за торговлю наркотиками в крупных масштабах и еще десять за извлечение прибыли, если бы эта операция увенчалась успехом. Итого – двадцать четыре года.

В тюрьме я провел семь лет. Английская юстиция прекрасно знала, что я невиновен, и это было очень, очень несправедливо. Человеку, организовавшему транспорт с наркотиками, удалось скрыться, позднее его арестовали в Голландии и дали два года условно...

Нет, я не сидел в одиночной камере. Сначала это была камера на четверых, потом на двоих. В основном там были англичане, но попадались и иностранцы. Подавляющее большинство их не было интеллектуалами, их больше привлекали, как бы это сказать, - различные физические упражнения, если вы понимаете, что я имею в виду...

Там не было людей моего уровня, и мне было трудно найти с ними общий язык. Тем не менее, я научился в тюрьме контролировать свои мысли, я бы сказал протоколировать их, поэтому в духовном смысле я не был так уж обделен, и мое время там не было таким уж пропащим.

Я всегда был человеком идеи, тюрьма принесла мне необходимый покой, там я начал интенсивно писать и думать о многих, очень многих вещах, и можно сказать, что время пролетело незаметно. У меня в камере был комплект шахмат, но, к сожалению, там совершенно не было приличных игроков. Неудивительно, что все турниры, а их было что-то около двадцати пяти, я и выиграл, ха-ха...

Да, за время существования Королевского Клуба я видел множество шахматистов из самых разных стран мира. Кто из них произвел на меня самое большое впечатление? Пожалуй, я назвал бы Альбурта. Может быть потому, что он первым из гроссмейстеров начал играть за Королевский клуб, у меня всегда были с ним особые отношения. Правда, в Америке он быстро приобрел болезнь, которая называется «долларитес», если вы понимаете, что я имею в виду, ха-ха-ха...

А как долго вы будете в Берлине? Так коротко? Жаль, а то давайте в четверг вместе в Кольберг поедем, это совсем близко, полтора часа до польской границы, потом еще полтора часа, и мы на месте. У меня там дом, я бываю в Кольберге регулярно и с превеликим удовольствием. Это очень красивое место. Море и люди там очень приятные... Можно ли сказать, что мои поездки в каком-то смысле back to the roots? Пожалуй.

Нет, по-польски я не говорю и из того довоенного времени никого не встречаю, да большинства уже и нет. Дом, в котором я родился и жил до войны, не сохранился, но есть планы постройки другого, на том же самом месте. Если это случится, я продам свой теперешний и перееду в новый, он ближе к морю.

У меня есть проект построить там несколько домов для немецких пенсионеров; брошюры уже напечатаны. Апартаменты из двух-трех комнат и сравнительно недорогие. С Германией это совсем рядом, я уверен, что проект будет иметь большой успех. Вот смотрите, все видно на плане очень хорошо...

Можно и я у вас спрошу кое-что? Вы сказали, что совсем оставили практическую игру. Что же вы делаете? Пишете? И что же вы пишете? О чем, например, будет ваша очередная книга? Есть ли у вас уже план? Хотите я подскажу вам ключ к успеху? Надо писать смешные рассказы. Смешные и доходчивые. Чтобы публике было смешно и понятно. Вот что хочет публика...»

Я вернулся в Амстердам, а несколько дней спустя позвонил в Берлин: в редакции «New in Chess» посчитали, что несколько фотографий героя с кем-нибудь из знаменитостей, предпочтительно с Фишером, могли бы очень оживить повествование.
Пагель был сама любезность. На просьбу о фотографиях Дядюшка отреагировал мгновенно: «Вы же знаете, мои фото с Фишером сгорели, но ведь в редакции фотографии могут легко смонтировать...»

* * *

Несколько лет назад в Голландии была популярна телевизионная программа под названием «Черная овца». Человек, бывший притчей во языцех в сфере политики, коммерции, спорте или любой другой, защищал свою точку зрения перед телевизионной камерой в присутствии публики, придерживающейся зачастую совершенно противоположных взглядов. Страсти частенько накалялись, и температура достигала очень высокого градуса.

Так было и в программе, где роль «черной овцы» была отведена Арнфриду Пагелю. Надо отдать ему должное: хотя Пагель превосходно знал, что его ждет, он без раздумий согласился на предложение голландского телевидения.

В студию пришли многие из тех, кто без зазрения совести пользовался щедростью Пагеля, а теперь обличал его, припоминая нелицеприятные поступки и эскапады бывшего бетонного короля и шахматного мецената, прилюдно беря реванш за унижения и обиды.

Единственным шахматистом, согласившимся принять участие в программе, был Робби Хартох. Он сказал с улыбкой: «Что бы вы ни говорили, не вижу ничего плохого в том, что деньги, которые должны были быть переведены на счет налогового ведомства, получали мы, шахматисты...»

После того как передача закончилась, мне позвонил приятель и стал убеждать, что такой экстравагантный человек, столь неожиданно возникший в мире шахмат и так же внезапно покинувший его, заслуживает того, чтобы о нем написали. Я подумал тогда, что он прав.

* * *

Послесловие. Август 2012 года.  

Бывая в редакции «New in Chess» в Алкмааре,  всякий раз заезжаю в Берген. Это совсем недалеко – каких-нибудь пять километров.

Дорога к морю отсюда одна. Тениcтая, со столетними вязами с обеих сторон, редкой спокойной красоты, она называется Вечная аллея. 

Вот огромная вилла под номером шестнадцать.  Однажды видел там его  родителей. Скромно одетая, пожилая супружеская пара пугливо-восторженно смотрела на единственного сына.

Потом пью кофе на террасе «Парк отеля», где всегда останавливались заезжие гроссмейстеры.

Вот сейчас из дверей выйдет Дядюшка в сопровождении ординарцев и оруженосцев. За ним потянутся шахматисты: по машинам! Никакой пощады неприятелю! Сегодня вечером в «Привале охотника» - большой Праздник забоя!

Тишина. Время остановилось. Семья немецких туристов за соседним столиком. Точно такой же белый выстриженный пудель с помпонами на лапах кокетливо оглядывает посетителей кафе. Только маленький мальчик - другой: он весь в электронной игре.

Вдруг откуда-то набежали тучи. Нет, сегодня определенно не пляжная погода.